Люди искусства и революционный Февраль

Февральская революция почти не отразилась в русском изобразительном искусстве. Может быть, причина в грандиозности события, превзошедшего по масштабам первую русскую революцию 1905 года. Требовалось время на осмысление.

Редкие исключения - холст Бориса Кустодиева "27 февраля 1917 года" и зарисовки с натуры Анны Остроумовой похорон жертв революции 23 марта.

Пожалуй, не умри Валентин Серов в 1911 году, в 1917-м он запечатлел бы манифестации и перестрелки в Петрограде, отречение императора, как создал он художественную хронику Московского восстания 1905-го.

Однако художники, артисты, писатели, меценаты - современники Февраля - оставили дневниковые и мемуарные свидетельства о февральских и мартовских днях.

"Маскарад"

На второй день революции, 25 февраля 1917 года по старому стилю, в императорском Александринском театре в Петрограде давали пьесу Михаила Лермонтова "Маскарад" в постановке Всеволода Мейерхольда. Музыка Александра Глазунова, декорации и костюмы Александра Головина.

В том же 1917 году Головин написал портрет Мейерхольда. Белая рубашка с пышными рукавами, черная бабочка и красная феска. Совсем немного оставалось до фуражки со звездой и кожанки вождя "Театрального октября". До тюремной робы и расстрела - 23 года.

25 февраля в Александринском состоялся бенефис Юрия Юрьева в роли Арбенина. Посмотреть и послушать Юрьева, своего доброго друга, приехала балерина Матильда Кшесинская.

"Улицы были спокойны, я проехала туда и назад благополучно", - вспоминала она.

В числе зрителей был князь Сергей Щербатов, живописец и меценат. По окончании спектакля князь пожал руку декоратору и высказал свой восторг. В книге "Художник в ушедшей России" Щербатов несколько по-иному, чем Кшесинская, описывает театральный разъезд.

Пагубные иллюзии

"Только что умолкли бурные аплодисменты, и мы с женой оказались на улице после такого праздника для глаз, унесшего нас на несколько часов далеко от современности, как наш автомобиль врезался в огромную революционную толпу, густой черной массой залившую Невский", - писал Щербатов.

Согласно его воспоминаниям, под крики и стрельбу, мимо верховых полицейских с обнаженными шашками, через "революционную стихию" удалось ему с женой прорваться сначала домой в Петрограде, а затем - на вокзал.

Щербатовы оказались в вагоне, "до отказа переполненном беженцами, спасающимися в Москву".

В Москве еще наблюдалась "тишь да гладь, да Божья благодать". Здесь, по словам Щербатова, царили еще "пагубные иллюзии". Надеялись, что все уладится, и свобода, данная народу, спасет родину и настанет новая эра.

Следующий день после "Маскарада" стал вторым "Кровавым воскресеньем" второй русской революции. 26 февраля войска стреляли по толпе. Из толпы стреляли по солдатам.

Невольный провидец

Как вспоминал князь Щербатов, его спас художник Михаил Нестеров, автор "Видения отроку Варфоломею", "Преподобного Сергия", росписей во Владимирском соборе в Киеве и Марфо-Марьинской обители в Москве.

Нестеров, живший в доме Щербатова на Новинском бульваре в Москве, в конце 1917 года убедил князя покинуть Россию. Татьяна Дудина, автор комментариев к мемуарам князя сообщает, что отъезд Щербатова за границу состоялся позже.

Новый 1917 год Нестеров с семьей встретил в храме Большого Вознесения на Никитской улице в Москве. Заложил ее на месте старой церкви Потемкин. По преданию, он думал венчаться в ней с императрицей Екатериной Великой.

Светлейшему князю Таврическому венчаться там не пришлось. Храм известен другим венчанием - Александра Пушкина с Натальей Гончаровой.

С середины января 1917 года Нестеров показывает публике в своей мастерской только что законченное полотно "Христиане" ("Душа народа", "На Руси"), ныне хранящееся в Третьяковской галерее.

В числе первых увидели "Христиан" участники Религиозно-философского общества памяти В.С.Соловьева. Среди них были отец Павел Флоренский и Сергей Булгаков. Их парный портрет "Философы" Нестеров написал в революционном 1917 году.

Когда в 1903 году Михаил Нестеров писал Соловецкую обитель, где иноки "с топором и пилой Богу молились", даже самое смелое воображение не могло представить себе, что Соловкам суждено стать одним из символов ГУЛАГа.

"Стены обительские, соловецкие пейзажи также вошли в свое время в мои пейзажи", - напишет позже Михаил Нестеров.

Отец Павел Флоренский попадет в Соловецкий лагерь в 1934 году. Он будет расстрелян в декабре под Ленинградом в 1937 году по приговору особой тройки НКВД.

Отца Сергея Булгакова выслали за границу в 1922 г.

Разорение гнезд

Вспоминая начало 1917 года, Михаил Нестеров писал: "Гроза, буря, революция - страшная катастрофа надвигалась".

Годом раньше по приглашению Щербатова он переехал в дом князя на Новинском, где Сергей Александрович собирался создать музей личных коллекций.

Из книги Нестерова "О пережитом": "В воротах Щербатовского дома встретился мне священник. Грешный человек, подумал: быть беде... В 1919 году моя квартира была разорена. Моими рисунками, эскизами, по словам очевидцев, как снегом покрыт был Щербатовский двор".

Матильда Кшесинская 17 января 1917 года исполняла хореографическую партию Немой в опере Даниэля Обера "Фенелла". В ней рассказывается о восстании итальянцев против испанского владычества.

"Всем было как-то жутко играть в этой опере, - напишет позднее балерина. - На сцене изображалась революция, поджигали дворец, вся сцена была залита заревом пожара, как будто предвещая, что у нас будет то же - не только на сцене, но на самом деле".

Дом Матильды Кшесинской на Кронверкском проспекте в Петрограде был занят солдатами сразу после революции.

Кшесинская какое-то время жила у актера Юрьева. Александр Керенский, тогда министр юстиции Временного правительства, обещал ей вернуть дом, но из этого ничего не вышло.

Балерина все же побывала в своем особняке: "Чудная мраморная лестница, ведущая к вестибюлю и покрытая красным ковром, была завалена книгами, среди которых копошились какие-то женщины".

В спальне "чудный ковер, специально мною заказанный в Париже, весь был залит чернилами". "Из чудного шкапа была с петлями вырвана дверь, все полки вынуты, и там стояли ружья". "В моей уборной ванна-бассейн была наполнена окурками".

Горничная рассказала Кшесинской, что солдаты, обосновавшиеся в ее доме, "найдя в моей уборной флаконы духов, разбивали их об умывальники", Покрывало из линон-батиста было разорвано "на клочья". Дело было в марте 1917 года. В апреле-июле особняк Кшесинской был штаб-квартирой большевиков.

Министерство искусств

Александр Бенуа, художник и историк искусства, 23 февраля 1917 года присутствовал на большом обеде у французского посла в России Мориса Палеолога.

"Обед бы в смысле меню изысканнее обыкновенного", - записал Бенуа в дневнике.

"Говорили речи, пили за здравие Государя, российское воинство, за Францию". Из окон посольства видно было, что на Литейном "произошла свалка". Толпа рабочих повалила трамвай, начала строить баррикаду.

В первых числах марта Бенуа, "со слов кухарки Аннушки", узнал, что "Думу разогнали", "убита балерина Кшесинская", "на Петроград движется целая масса войск", им готовятся дать отпор вооруженные рабочие, а "Родзянко бежал".

С "противным чувством", что "мы куда-то катимся с головокружительной быстротой", Александр Бенуа размышлял о том, что вряд ли следует ожидать, что "оковы типично буржуазной культуры" будут в ближайшее время сброшены, и вместо них "воцарится для искусства чудесная человеческая свобода".

От мрачных раздумий его в какой-то мере отвлекли хлопоты по созданию органа художественной общественности по охране культурного достояния России. Обсуждались проекты образования министерства искусств в составе Временного правительства и созыва "Учредительного собрания по вопросам искусства".

Предполагалось, что они возьмут на себя функции бывшего Министерства двора, в ведении которого, среди прочего, находились императорские дворцы и хранившиеся в них художественные ценности.

В министры прочили Сергея Дягилева, жившего в то время за границей. Обсуждалась идея поставить во главе министерства "москвича". Полагали, что имелся в виду князь Сергей Щербатов.

В итоге возникли Особое совещание по делам искусств при Временном правительстве и комиссия при Совете рабочих и солдатских депутатов. Горький стал председателем, Бенуа - одним из его товарищей, то есть заместителем.

Кроме них задачи по руководству делом охраны памятников культуры и искусства и консолидации художественных сила страны возлагались на Федора Шаляпина, Кузьму Петрова-Водкина, Николая Рериха и других.

На "Собрании деятелей искусств всех отраслей" в Михайловском театре 12 марта поэт Владимир Маяковский говорил, что "Бенуа не может заниматься искусством, созданном широкой демократией".

"Левые" - одетый в солдатскую форму Маяковский и Всеволод Мейерхольд - вызывали особое раздражение Бенуа.

Режиссер, по описанию Александра Николаевича, пришел на собрание в "отложных воротничкахї Не то юноша поэт, не то якобинец 1793 года". От Мейерхольда, заметил Бенуа в дневнике, "особенно досталось лично мне".

"Озорники, - писал Бенуа, - почувствовали, что им открывается самое широкое поле".

Его, автора классического труда "Царское село в царствование императрицы Елизаветы" волновала судьба Царского, Петергофа, Ораниенбаума.

"Обратные жертвы"

Новое ведомство, помимо охраны художественных ценностей, приняло на себя полномочия по организации и оформлению революционных праздников и демократических народных торжеств.

Одним из первых мероприятий такого рода стали похороны жертв революции в Петрограде 23 марта, состоявшиеся по решению Совета.

"Левые", в том числе некие "архитекторы-художники", предлагали похоронить погибших на Дворцовой площади. В качестве места для революционного некрополя рассматривалась и площадь перед Казанским собором. В конце концов, остановились на Марсовом поле.

Петроградский совет отклонил предложение столичного духовенства совершить обряд отпевания. По просьбам родных многих погибших отпевание состоялось на следующий день.

Несколькими днями ранее хоронили, по выражению Бенуа, "обратных жертв революции".

"Мне, - писал художник в дневнике, - ... расправа с полицейскими представляется самым темным пятном на порфире нашей "бескровной". Извели людей за то, что они были верны своему долгу! К тому же - и весьма, весьма нужных в любом, но особенно в нашем государстве!"